На край света - Страница 3

— Такое чувство, что ты чего-то боишься.

— Боюсь? — Я торопливо качаю головой, сознавая, что веду себя и правда несколько подозрительно. — Ну что ты. Чего тут бояться? У вас, наоборот, только расслабляешься. — Смотрю на дверной проем. Стена в прихожей, которую отсюда прекрасно видно, увешана детскими рисунками в рамках. Некоторые из них такие, что в жизни не догадаешься, о чем, выводя эти каракули, ребенок думал.

— Только и расслабляешься? — задумчиво повторяет Бобби, пристально глядя на меня и продолжая едва заметно улыбаться. — Тебе, насколько могу судить по лицу, расслабиться по-настоящему сложно, правильно? — Он слегка прищуривается.

Чувствую себя припертой к стенке.

— Только ответь честно, — просит Бобби непривычно мягким голосом.

— Гм… — Медленно киваю. — Вообще-то… да, сложновато. — Думаю о том, что ему неприятно слышать такие слова, и спешу добавить: — Но это лишь потому, что я у вас впервые. И еще не привыкла к…

Бобби одной рукой нежно треплет по голове Лулу, а вторую вскидывает с поднятым указательным пальцем.

— Вот в чем одна из главных проблем современного развитого общества! — восклицает он, перебивая меня. — Большинство людей с первых лет жизни выдают себя не за тех, кто они на самом деле, и ведут себя не так, как хочется, а так, как требуют кем-то выдуманные правила. Поэтому всю дорогу врут и лицемерят. — Его лицо становится немного печальным. — Удивительно, что и ты этого не понимаешь, хоть и разбираться в личностных проблемах — твоя работа.

Я теряюсь и не нахожусь с ответом. Девочки молча пьют чай, будто понимая, что сейчас вмешиваться в разговор взрослых или шуметь совсем не время. При этом на их лицах нет ни настороженности, ни озадаченности.

— Вот и я так же, — произносит Бобби, и в эту минуту я, пожалуй впервые в жизни, вижу в своем брате очень взрослого уверенного в себе человека. Даже шаловливые полосы на лице не придают ему ни капли комичности, напротив, странным образом облагораживают. — В детстве мне хотелось бегать, шуметь, резвиться, но сначала отец, а потом и учителя старательно втиснули меня в рамки «нельзя». Я повзрослел, стал сам себе хозяином, но понял, что и это не помогает, поэтому зажил глупой пустой жизнью. От застегнутых на все пуговки рубашек и притворной порядочности меня тошнило, и я бросился в другую крайность. Там, поверь, было тоже не особенно отрадно и тоже следовало носить выбранную маску — ловеласа и клоуна. Я тайно мучился, но со временем привык и к этому. И вот вдруг все резко изменилось… — Его лицо опять светлеет.

Лулу задирает голову и, касаясь его подбородка одуванчиками, ободряюще улыбается. Бобби со сдержанной нежностью, которой я никогда в нем не замечала, целует ее в макушку и треплет по голове Синтию. Та придвигает к себе коробку с конфетами, долго ищет какую-то определенную, находит и протягивает ее Бобби.

— Твоя любимая.

— Спасибо, Синтия, — смеется Бобби, переводит взгляд на меня и продолжает: — Все резко изменилось, когда я, хоть и уже устал ждать чудес, вдруг повстречал их маму.

Чувствую, что у меня напрягается лицо, всеми силами пытаюсь расслабиться, но не могу. Не подумайте, что мне так уж неприятно слышать о невестке. Я, наоборот, неожиданно для самой себя проникаюсь к ней уважением. Просто речи Бобби, хоть он об этом и не подозревает, очень уж живо напоминают мне о личных неприятностях. От них я вот уже почти месяц прячусь за сумасшедшей занятостью. А надо бы отставить все и посвятить им одним хоть часок.

Бобби, разумеется, неверно истолковывает мое напряжение.

— Знаю, Сара вам, особенно папе и Хэлли… — начинает он, но внезапно умолкает, очевидно щадя детские уши.

Я машу перед собой руками.

— Нет-нет, лично я…

Бобби жестом просит меня не продолжать.

— Не стоит, Джой. Сейчас в тебе говорят те же правила приличия: нельзя высказывать людям в глаза то, что им неприятно слышать. Особенно брату, с которым так или иначе придется знаться всю свою жизнь.

— Да нет же, ты не понимаешь…

Бобби приподнимает руку.

— Можно я договорю? — спокойно спрашивает он.

Глубоко вздыхаю, стараясь не обращать внимания на неприятное чувство в груди.

— Да, конечно…

— Сара женщина необычная, — продолжает Бобби, явно выбирая слова и ни на секунду не забывая о том, что его слушают девочки. — И судьба у нее необыкновенная. К сожалению, не слишком счастливая. Одна невеселая история с… серьезными последствиями, потом вторая… — Он едва заметно кивает на Синтию, потом на Лулу. — Знаешь, отчего все ее беды? Оттого, что любую историю она переживает крайне глубоко и на удивление честно. А маски носит только на сцене. — На его губах появляется мечтательно-влюбленная улыбка, и в какое-то мгновение мне кажется, что он не помнит про меня и видит перед собой Сару. — Впрочем… и на сцене она не в масках. На сцене вовсе не она, а каждый раз — представляешь? — какая-то другая женщина.

Меня потрясают и его слова, и выражение лица, и умиротворение, которым исполнен взгляд. Ловлю себя на том, что я немного завидую ему, и стыжусь этой зависти.

— За это-то все я и полюбил ее, Джой, — протяжно договаривает Бобби, глядя в сторону и водя подбородком по макушке Лулу. — Точнее, всех их. Для меня они одно неразрывное целое. — Он вздыхает. — Я давно перестал надеяться, что однажды обрету себя. И мирок, в котором смогу быть таким, каким мне хочется быть. И тут вдруг… — Он обводит сказочно-пеструю кухню рукой, и его лицо расплывается в улыбке. — Мне хорошо здесь, понимаешь? А с Сарой на удивление спокойно и… как-то очень легко дышится. В этой семье никто не стыдится быть друг перед другом смешным или там… взлохмаченным. И вместе с тем мы все всегда красавцы, не впадаем в хандру, при которой плевать, как ты выглядишь. Правда ведь? — спрашивает он у Лулу и Синтии.